Военный священник из Воронежа: «Когда в тебе рождается зверь, главное не дать ему захватить себя»

Отец Николай Домусчи недавно вернулся в Воронеж после прохождения курсов повышения квалификации военного духовенства. В обычное время он служит на городских приходах, а с 2016 года духовно окормляет еще и воинские части.

С 2018 официально состоит в должности помощника командира по работе с верующими военнослужащими. В марте он был в командировке на одном из пограничных переходов Белгородской области, где молился вместе с военнослужащими Российской армии и мобилизованными ДНР и ЛНР перед отправкой на фронт.

Сам отец Николай – священник в четвертом поколении. В свое время он закончил Воронежскую технологическую академию и Воронежский государственный университет. Работал финансистом до того момента, пока у его отца не случился инфаркт. На строящемся приходе, где отец был настоятелем, срочно требовалась помощь по всем вопросам. Так он в храме и остался, а когда отец окреп, и помощь была уже не нужна, был рукоположен во диаконы, а затем и во священники.

- Понятие «военное духовенство» многим незнакомо. Расскажите, пожалуйста, чем оно отличаетесь от обычного духовенства?

- Мы отличаемся только тем, что работаем с военными. Наша должность официально звучит так: «помощник командира по работе с верующими военнослужащими», мы окормляем воинские части.

- Как это организовано?

- В настоящее время священники чаще всего совмещают служение на городском приходе и в воинской части. Так как территориально и часть, и приход находятся относительно недалеко друг от друга, то это удается: в какие-то дни служишь в городском храме, в какие-то в войсковом. В мирное время выезжаю на учения с палаточным храмом, в военное… в общем, куда Родина прикажет.

- На СВО поедете?

- В этом вопросе есть проблема юридического характера. По закону мы - гражданский персонал, который нельзя включать в боевое расписание, а значит не понятно, на каком основании и в каком качестве священник туда едет. В общем, пока ждем ясности на уровне министерства обороны и патриархии. До революции военный священник служил только в своей части и подчинялся непосредственно протопресвитеру армии и флота, и командиру части. Сейчас военный священник подчиняется в первую очередь своему правящему архиерею. Помимо вопроса подчинения встает такая важная проблема как социальные гарантии. Не будучи кадровым военнослужащим или контрактником, я не имею на них права. В случае моей гибели или увечья ни моя жена, ни трое детей не нужны будут никому. Есть священники, что на свой страх и риск едут туда добровольцами, некоторые гибнут, но это их инициатива и их выбор. Я же оставлять семью без гарантий считаю для себя неприемлемым. Как говорят, «на крест не просятся, с креста не бегают». Пока и здесь много работы с прихожанами, срочниками, раненными, мобилизованными, а там как пойдет, в общем.

- А почему Вы решили вступить в военное духовенство?

- Я не решал. У нас священноначалие решает: куда начальство поставило, туда и пошел, архиерею виднее. Сначала был указ, чтобы я просто приезжал в часть, беседы проводил. Затем пришло распоряжение о необходимости штатной единицы в этом подразделении. И поскольку я уже давно был с ними, мы ладили, было решено, что я с ними и останусь.

- Правда ли, что в окопах нет атеистов?

- Конечно! Ну, по крайней мере, ярых точно. Как минимум человек становится о-о-очень сильно сомневающимся агностиком. Я с одного взгляда ещё до военной спецоперации на Украине мог определить по человеку, воевал ли он в Сирии или нет. Просто по тому, как он смотрит на священника…

- Это как?

- Очень просто. Если он ходит, щурится и говорит, что «попы ерундой страдают», значит он там не был и относится к категории мирных военных. А вот если человек действительно попадал в переплет, даже если он не воцерковился, взгляд все равно глубже, а жеребячьего оптимизма меньше.

- Военнослужащие отличаются от обычных прихожан?

- От бабушек — точно! А так…обычные люди, только в зеленом. Срочники – те же одиннадцатиклассники или студенты, вечно хотят есть и спать, если у них командир правильный.

- А о чем люди спрашивают перед отправкой на фронт?

- Обычно это что-то очень личное. А по сути, человек просто понимает, что к нему вплотную приблизились вопросы духовной жизни, смысла того, что было прожито, неизведанность будущего: обычно же люди гонят мысли о смерти, хочется думать, что смерть - это не про тебя. Но когда они ехали вдоль наших первых сгоревших колонн, им, конечно, становилось страшно… И важно было с кем-то поговорить... Спрашивали, к чему готовиться, какие мысли от себя гнать. Кому-то важно просто покаяться и помолиться. Некоторых как мог наскоро оглашал и крестил.

- Что самое главное в разговоре с человеком, отправляющимся в зону конфликта? Какое наставление надо дать обязательно всем?

- Беречь ближнего, соблюдать устав, понимать, что он написан кровью. Когда бойцы думают в первую очередь о сохранении жизни подразделения, тогда оно будет живучим, а если каждый думает только о том, как спасти себя – оно обречено. Нужно сразу перестроить себя, не ждать окончания войны, надо ехать туда условно мертвым и сосредоточиться на том, где ты находишься и что должен делать прямо сейчас.

- А вам морально не тяжело общаться с людьми перед отправкой туда, откуда они могут не вернуться?

- Священник часто общается с людьми, которые с гораздо большей вероятностью покинут мир сей, чем люди, отправляющиеся на войну. Бывает, кто-то из прихожан долго болеет и находится в такой стадии, что понимаешь, что это точно ваша последняя встреча в этом мире. Да и в разгар пандемии я был частым гостем в ковидных отделениях. К сожалению, не все, к кому я приходил, в итоге выживали. Когда ты в процессе этого общения – некогда думать тяжело это или нет. А вечером, когда сидишь с пустым взглядом в одну точку, понимаешь, что без веры такое пережить несравнимо тяжелее, если вообще возможно.

- Но есть люди, которые вообще к войне не приспособлены…

- Командир очень быстро понимает, кто - военный, а кто - нет. Кто не военный - он обслуживанием занимается: снаряды перевозит и тому подобное. Хотя, бывают случаи, когда в некоторых невоенных людях может дремать такая внутренняя сила, проявляющаяся в критической ситуации, что профессиональные военные диву даются.

- Но люди-то сейчас боятся, что именно необученных будут отправлять.

- Наоборот, как наши военные рассказывают, мы потому и воюем так долго, что не используем никого как пушечное мясо. По крайней мере, хочется в это верить. Наша проблема просто в острой нехватке людей для выполнения насущных боевых задач, как, например, занятие вражеских позиций. Как это происходит: отрабатывает наша артиллерия по ним, выбивает войска противника, но мы на позиции не заходим – потому что просто некому. И украинцы обратно возвращаются на свои же позиции. Линия фронта - полторы тысячи километров, а ведь еще надо учитывать все её изгибы. Поэтому у нас очаговая оборона, которую, конечно, легче прорвать, чем сплошную линию фронта.

- Как перестраиваться на военные рельсы людям, далеким от фронта?

- Мы очень долго жили в спокойствии, когда война воспринималась как чемпионат мира по футболу. Побеждают наши - радуемся, проигрывают - огорчаемся. Можно было выключить телевизор с интернетом, и ее как будто вообще нет. А теперь мы должны, наконец, почувствовать, что война идет, что от нас так просто не отстанут. А значит, пришло время мобилизоваться всем: кому с оружием, кому на своем рабочем месте за себя и того парня, что поехал за ленточку, но всем одинаково собраться духовно в молитве.

Но вообще, все эти тревожные настроения усугубляются праздностью. Когда ничего не делаешь, остается время на тревогу. Надо загружать себя, если тревожишься – молись, работай, занимайся волонтерством, помогай, но не сиди в этих телеграмм-каналах, не занимайся интернет-сёрфингом, бесплодными спорами и накручиванием себя. Обессиливающий страх оттого и возникает, что ты не знаешь, что делать. Не должно быть лишнего времени на истерику: если твой брат на войне, то ты должен работать за двоих. Знаете, как в боксе: удар - это движение всего организма. Бьет кулак, но движение начинается с пятки. Армия воюет, но сила духа идет из тыла, от молитв близких.

- А что спрашивают у Вас люди, уже прошедшие годы службы, для которых война - это работа?

- Чаще всего спрашивают про убийство на войне с христианской точки зрения… Мучает их этот вопрос. Особенно после первого страшного опыта.

- А что Вы отвечаете?

- Отвечаю, что мы оказались в такой ситуации, из которой уже и нет хорошего выхода. Есть более плохой и менее плохой. Вот и всё. Когда рождается в тебе зверь, главное не дать захватить себя...Да, на войне зверь может показаться эффективнее, но победить должен человек – и противника на войне, и зверя внутри после войны.

- Часть людей по-прежнему убеждена, что церковь должна придерживаться ярко выраженных антивоенных настроений. Как Вы к этому относитесь?

- Надо читать книги по истории. Если на Руси начиналась война, церковь никогда не висла на плечах государства и не кричала: ”Не лезьте, не лезьте”. Я искренне верю, что руководство нашей страны, прекрасно жившее и до февраля 2022, знало что-то, что заставило их вступить в это противостояние. Не от хорошей жизни это началось и иначе, стало быть, было нельзя. От мирного варианта Минских соглашений демонстративно отказались, интенсивность обстрелов Л/ДНР со стороны ВСУ с начала февраля росла по экспоненте.

Представьте себе, у нас очень много стран, где нет демократии - весь Персидский залив и Африка. Но почему-то с демократическими целями НАТО лезет именно в страны, расположенные по периметру России. Нас всего 140 миллионов на трети разведанных ископаемых. План Ost, не реализованный Гитлером, продолжает будоражить мечты наших западных партнеров. И либо мы будем сильными, либо нас не будет вообще.

- А был кто-то из погибших, кто вам особенно запомнился?

- Да. У одного священника, с которым я служил, погиб сын. Служил в ВДВ и погиб еще в начале СВО. Около 30 лет парню было, в апреле погиб на 3 день командировки, накрыло перекрестным артобстрелом и - всё… Отец любил про него говорить: «Вот сынок приедет, а мы с сыном летом…», делился событиями его жизни. Теперь всё: жизнь разделилась на «до» и «после»…

- Если священнику так трудно перенести потерю, то как быть обычным людям? Ведь ощущение несправедливости случившегося может привести к отчаянию и утрате веры в Бога?

- Тут надо понимать, что если ты соглашаешься с тем, что Бога нет, то значит и близкого твоего с тобой нет навсегда. Ты отказываешься верить, что он ушел в вечную жизнь. И я даже не знаю, что страшнее. Если же Бог есть, то есть надежда, есть отдушина и свет во тьме, который тьма не заглушит. А касательно справедливости... Хотелось бы спросить людей, которые начинают отрицать Бога, аргументируя свою позицию несправедливостью мира: скажите, а как вы определяете отправную точку справедливости? Почему она вообще должна быть? В дикой природе ее нет. Значит, они осознают, что какая-то справедливость все-таки должна быть. Тогда так: либо Бог всё-таки есть, но твои планы с ним не совпали, либо его нет, но что тогда обижаться?

- А какие еще есть опасности духовного характера, о которых надо предупредить человека?

- Опасно магическое отношение к Богу, когда как бы пытаются договориться с Богом и воспринимают священника как боевого мага, а крестик - как амулет. Хоть в нашем уставе и прописано: “удовлетворять религиозные потребности личного состава”, но это неправильно. Прежде чем удовлетворять, мы должны сформировать эти потребности. Собственно, на страницах Евангелия Господь постоянно этим и занимается, даруя воду живую той, что пришла за обычной водой, и вечную жизнь пришедшим просто излечиться от болезней. Господь всегда хочет дать больше, чем человек просит, но и не всегда то, что человек сам хочет.

- В советское время была должность «политрук», нужно ли сейчас возрождать эту специальность?

- У нас есть замполиты сейчас. Но функционал изменился. Идеологии нет. Мы сейчас ее только нащупываем в себе, она куется в горниле нынешнего обострившегося противостояния: вера в Бога, Родина, традиционные ценности, традиционное общество, семья. Но пока что идеология возвращения к традициям никак не реализуется, хоть и декларируется.

- Боевые действия могут помочь сформировать свою идеологию или, наоборот, все идеи погребет под собой одно желание выжить?

- Конфликт всё обостряет. Уходят иллюзии. Оказывается, что не всё так просто. Послевоенное поколение в середине двадцатого века привело общество к расцвету мирного труда и созидания, пройдя горнило войны, люди особенно остро почувствовали радость мира, спокойного труда, тепло семьи. Сможем ли мы так же в себя прийти? Наверное, это тот суд, который свершается над нашей цивилизацией. Достойны ли мы занимать эту территорию, пользоваться этими благами – этот вопрос решается сейчас.

Екатерина Лымаренко