Дмитрий Быков на Платоновском фестивале

Другой взгляд на ссылку Мандельштама 

- Многие говорят, что в Воронеже Мандельштам увидел народ, почувствовал доброту обычных людей, - говорит Дмитрий Быков. - Вот со всем этим бредом надо завязывать, потому что доброту простых людей почувствовала Ахматова в Ташкенте. Там, может быть, имела место некая доброта простых людей, потому что до Средней Азии советское расчеловечивание доходило не такими быстрыми темпами, как до Воронежа... Я не провокатор: мне горько говорить об этом.

По мнению писателя, в Воронеже Мандельштам не встретил ни доброты, ни сострадания, ни понимания. В Воронеже он оказался в той среде, которая позволила ему до предела огранить свое одиночество. Здесь же у него наметился контакт с почвой, с миром, помимо мира людей. Люди для поэта практически исчезли. Воронежский Мандельштам, по мнению журналиста, – это, прежде всего, «Чернозем», в котором слышен голос почвы: «Черноречивое молчание в работе». Это «Речки, бающие без сна», это «Мир начинался страшен и велик». В произведениях воронежского периода у Мандельштама человек отсутствует.

- Поздний Мандельштам – это провал в собственный внутренний хаос и во внутренний хаос природы: почву, болото, нефть, – в сферы, где он прежде не бывал. В Воронеже Мандельштам пытается с помощью звука дать ощущение вещества. Поэтому поэт так любил свое стихотворение «Оттого все неудачи, / Что я вижу пред собой / Ростовщичий глаз кошачий…» В этом стихотворении звучат «ч» и «щ», что делает из него цельный кусок золота, – утверждает Дмитрий Быков.

Лектор говорит, что в своем словесном мастерстве Мандельштам продвинулся необычайно далеко. В синтаксисе наметилась свобода: все тоньше, все глубже, все доступнее… Быков приводит в пример стихотворение «Бежит волна-волной, волне хребет ломая, / Кидаясь на луну в невольничьей тоске…», написанное летом 1935 года. Использование слова «волна» в различных падежах создает наглядный образ моря.

- В Воронеже Осип Мандельштам перестает писать законченные тексты. Вместо них появляются так называемые «кусты»: небольшие циклы, которые показывают не столько законченную мысль, сколько эволюцию ее развития. Поэта интересует больше процесс, чем результат. Так появляется цикл стихотворений «Воронежские тетради», состоящий из трех частей, – говорит Дмитрий Быков.

В Воронеже единственной доступной аутотерапией для поэта становится творчество. Мандельштам все время лепечет, бормочет, заговаривает бездну, которой полны все стихи 36-37 годов. Лепетания – это единственный щит от подступающего одиночества и страха. Аутотерапия срабатывает: поэт перестает видеть и слышать то, что о нем говорят. Но, вместе с этим, он перестает добиваться контакта с воронежской труппой, где ему так и не дали никакого места, перестает писать свои радиокомпозиции...

- Он занят только заборматыванием ужаса,  – утверждает Дмитрий Быков, – что приводит к великим художественным результатам: в Воронеже пробуждается дар ясновидения. Пример тому – «Стихи о неизвестном солдате», в которых ясно можно увидеть предвосхищение Мировой войны.

Значение такой личности, как Мандельштам, для Воронежа и сейчас очевидно: до сих пор здесь нет улицы Мандельштама, о которой поэт писал еще в апреле 1935 года: «Это какая улица? / Улица Мандельштама. / Что за фамилия чертова - / Как ее ни вывертывай, / Криво звучит, а не прямо. / Мало в нем было линейного, / Нрава он был не лилейного, / И потому эта улица, / Или, верней, эта яма / Так и зовется по имени / Этого Мандельштама...». Жители переулка Швейников, бывшей улицы Линейной, где раньше снимал квартиру поэт, беспокоясь о том, что им придется переделывать «зеленки», взбунтовались в 2010 году. Так и остался поэт без улицы, и без ямы… А установленный в парке «Орленок» памятник Мандельштаму, не самый лучший, по мнению Дмитрия Быкова и многих слушателей его лекции. Всем гостям города, в том числе и иностранным, часто советуют на него посмотреть. Хотя гордиться тут, по сути, и нечем.

Быков рассказывает истории из жизни

После лекции Дмитрию Быкову были заданы вопросы из зала. Журналист рассказал о своих учениках, современной журналистике и встрече с «Мандельштамом».

 Журналист и писатель преподает литературу и историю советской литературы в московских средних школах «Золотое сечение» и «Интеллектуал».

- Обычно я работаю с теми, кому 15-16 лет. По традиции мне достается класс, специально собранный из тех, кого не взяли в «А» и «Б». С ними нужно уметь работать. Как правило, у вас есть 20 минут,  когда они заканчиваются, ученики либо начинают плеваться, либо игнорировать, либо у вас получается контакт. За 20 минут нужно шокировать ребят. Вы приходите и начинаете с ними говорить на том языке, который и для аспиранта показался бы трудным, употребляя всякие выражения типа «хронотоп», чтобы они ничего не поняли. И после каждой особо сложной фразы добавляете: «Ну, как вы, конечно, понимаете…» Сначала подростки начинают потрясенно слушать. Через два урока они уже разговаривают на этом языке, потому что дети очень легко усваивают методику погружения. Однажды мне рассказал историк из нашей школы: к нему подходит самый огромный ученик и говорит: «Ваша гипотеза, Николай Александрович, для меня сомнительна». Историк отвечает: «Мне все равно, что сомнительна. Откуда ты знаешь слово «гипотеза»?»  Еще один случай был: мой ученик Ваня Васин назвал математичку «тварью дрожащей». Тогда я насторожился: слишком глубоко они влезли в Достоевского.

Работает Дмитрий Быков с 10-11 классами потому, что для людей этого возраста, литература еще может быть «аптечкой»:

- Подросткам книги дают совершенно прямые советы: что делать, если тебе девушка изменила, как Элен Безухова изменила Пьеру? В такой ситуации надо оторвать столешницу и, наслаждаясь своим бешенством, крикнуть: «Вон!» Это лучше, чем если бы он ее удавил.

О современной журналистике Дмитрий Быков говорит так:

- Сегодняшняя журналистика демонстрирует потрясающую способность сопротивляться, удивительную покорность и податливость. Эти все люди совершенно не понимают, что они будут гореть в аду. Но почему-то они горячо, как бабочки, летят на адское пламя. Ведь им же за все будут прожигать язык раскаленным железом, за каждое слово. А они готовы, они радостно пишут во все эти газеты. Современная журналистика пребывает в состоянии бедствия, а ждет ее состояние прекрасное, радостное. Грядет ренессанс журналистики. И эти люди скажут потом: «Нас тогда заставляли, но мы все понимали. Простите нас, пожалуйста». И мы простим. И некоторые из них даже спросят: «А что же вы делали в это время?» А нам нечего будет ответить –  мы лекции читали.

Однажды журналист подумал, что встретился с настоящим внуком Мандельштама.

- Помню, как я приехал в Ереван и там увидел в одной мастерской вылитого Мандельштама: даже ноготь у него был отращен на мизинце, и пепел он стряхивал через плечо, и глаза у него были серо-зеленые, и голову он держал высоко поднятой… С моим фотографом Максимом Бурлаком мы сделали большую  цветную фотосессию и всем потом предлагали посмотреть цветные фото Мандельштама.

Быков так был поражен, что позволил себе мысль: «Он вполне может быть внуком Мандельштама». Ведь Мандельштам действительно отдыхал в Армении, и может быть, когда Надежда Яковлевна, жена поэта, отвлеклась, Осип не стал терять времени даром… Быков позвонил Александру Кушнеру и рассказал о своих предположениях, на что тот сказал: «Нет, это маловероятно, что у него с кем-то что-то было кроме Нади. На мой взгляд, гораздо более вероятно, что это душа его вселилась и оказалась там, где ему было хорошо».

Анна Вотинова